18.03.07
0
0
5489
0
0
5489
Иванова деревня Проза: Повести
Щедро накрытые столы, праздничные одежды делали избу теплой и светлой, скрадывая нищету крестьянского праздника. Гуляет деревня, провожая на войну своих ребят.
На войну, мои ребятушки,
Дорога широка,
Вы гуляйте, девки-матушки,
Годов до сорока.
Захмелевшие гармонисты. Яркие, пылающие лица, мутные от самогона глаза, красные мозолистые руки, толстые девичьи косы.
- Ну, ребятки, повоюйте, и все домой - бабам без вас не сдюжить!
За занавесками слезы, поцелуи, обещания дождаться.
- Будешь ждать, Ульянка?
- Ну что ты задумываешься, Ванюша, рази ж не дождусь…Ой, что ты!
Уже остриженные ребята, стыдясь своих лысых голов, жмутся у стены. Ещё громче играют баяны, ещё чаще наполняются стаканы, ещё смелеё пляшут крепдешиновые кофты…
- Куда тянесся!?
- Рот закрой! Сказал же - напьюсь.
- Я говорю, за что воюем?! За что, говорю…
- Разошелся!
- Намну дуру!
- Эй, Андрюха, царя увидишь…
- Плюнь ему в морду!
- Тихо ты…
- Эх, ещё по одной!
Уже разгулявшаяся молодежь выталкивает в центр избы столетнего деда Матвея. И вот уже его беззубый рот задиристо шамкает:
А-ту-ту-ту-ту-ту-ту
Я на елочке расту.
Ветер елку укачал,
Я с елочки упал.
Я упал на пенек,
Стал пригожий паренек!
Медленно рассеивался ночной мрак, за лесом поднималась заря, чей тусклый свет прорывался сквозь неровную пелену туч. По размытой дождем дороге, изрезанной колесами телег, ступая по-солдатски, на всю ногу, шел Иван. Бледный, худой, словно не совсем ещё оправившийся от сильной болезни. Рваные, запыленные лохмотья, словно на палке, болтались на нем.
Вдруг над мокрым, свежевымытым дождем полем, разнеслось хриплое, пьяное, неблагозвучное эхо:
Мрет в наши дни с голодухи рабочий,
Сможем ли, братья, мы дальше молчать?
Наших сподвижников юные очи
Может ли вид эшафота пугать?
Эх, мать твою!!!
Из леса с треском и грохотом вынеслась запряженная двумя лошадьми телега, накрытая сверху мокрым от дождя брезентом. Телега лихо пронеслась мимо отскочившего в траву Ивана. Повозка подпрыгнула на ухабе, из под брезента вывалился мешок, и на дорогу посыпалась мелкая, похожая на камни, картошка.
- Стой, стой, сука! Потеряли, стой!
Лошади остановились, из телеги вывалился мужичёк с карикатурно-злобным лицом. Скользя по грязи и проваливаясь в лужах, он добежал до мешка.
- Эй, ты! - крикнул он Ивану. - Парень! Помоги донести, а? Подбросим, куда надо! - вопил он, сгребая картофель, весь облепленный рыжей грязью.
Иван подошел и молча начал помогать.
- Партизанишь, или так? - как можно равнодушнее спросил мужичёк.
- Да я домой, к матери, к невесте, - простодушно ответил Иван.
-Тьфу ты! - облегченно сплюнул мужичёк.
Они взяли мешок и донесли его до телеги. Иван помог пьяному забраться наверх.
- Поехали!
Телега рванула с места.
- Эй! Стой! - закричал Иван и побежал следом, - Я-то как?
- Пешком! Подождет тебя твоя зазноба,- захохотал мужичёк.
Тита-рита-рита-чи
Отдавай мужик харчи.
Баба стол мне накрывай,
Либо юбку задирай! - донеслось из удаляющейся повозки.
Дорога сузилась в тропинку. Иван шел по лесу, размытому прозрачными, как газовая ткань, летними сумерками. Свернув с тропинки, Иван лег на траву, подложив под голову тощий рюкзак. На Ивана накатило нежное, баюкающее, мечтательное опьянение, и он уснул глубоким сном, полным причудливых видений. Тишина… И нежный девичий голосок:
- Дождусь…
Иван стоял на берегу причудливо извилистой реки и всматривался вдаль, где за стройными, как свечи, деревьями того берега ждали его мать и Ульяна. Речка была неглубокая и почти стоячая. Солнце лениво лежало на зеркале неподвижной воды. Иван, не раздеваясь, вошел в воду. Перейдя реку, он скинул с себя мокрую гимнастерку и побежал через лесок, в просветах зелени которого уже темнели избы родной деревни.
Чистое и глубокое небо раскинуло свою даль над залитыми солнцем маленькими, грубо обтесанными домишками. Родные дома. Родная деревня. Все было тихо и безлюдно. Не работали в огородах женщины, не бегали по грязным дорожным лужам дети, не сидели на скамейках старухи. Оглушающая тишина…Покосившийся забор, треснувшее колесо телеги, увитое настырным вьюнком, темные пыльные окна кривых домов, вытоптанные огороды, поросшие бурьяном. Во дворе дряхлой, клюнувшей носом избушки на огородном пугале, с видом завсегдатаев, сидели вороны. Иван швырнул в них камнем. Птицы взмыли вверх, крича визгливо и злобно. Тишина…И только их злобное птичье эхо разнеслось по деревушке.
Иван шел по деревне, растерянно озираясь на следы запустения и заброшенности. На заборах сушились сапоги, к сараям прислонены забытые косы, многие калитки распахнуты настежь. Вдруг в темном окне одного из домов Иван увидел женщину, корчившую непонятные гримасы.
-Баба Настя!- радостно и облегченно выдохнул Иван и бросился к дому. Прежде чем открыть калитку, он осторожно заглянул через забор: привязана ли собака, затем опасливо зашел во двор, держа наготове кусок зачерствевшего хлеба. Собаки не было. Иван тихонечко посвистел - черная дыра будки осталась неподвижна. Он поцокал языком, громко мяукнул и, совсем осмелев, пнул будку ногой, тут же от нее отскочив. Но вместо пса из будки вылетел рой потревоженных мух; гулко жужжа, они повисли в воздухе.
Иван постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.
Баба Настя будто бы дремала, положив голову на руки.
- Чтой-то у вас, баба Настя, вместо пса теперича мухи шибко учёные, а? - громко хохотнул Иван. - Ну, встречайте солдата, Иван Михайлов с войны дошел!
Иван крепко обнял бабу Настю за плечи, но в ужасе отшатнулся от нее. Побелевшее лицо его застыло в гримасе страха и отвращения. Потревоженная баба Настя, лишенная опоры, откинулась на спину и так и осталась висеть вниз головой, облепленной и уже чуть объеденной мухами. Пошатываясь, словно пьяный,
Иван вышел из избы и кинулся прочь со двора.
Он бежал без остановок до самого своего дома. Обезумев от ужаса, он вбежал в избу, срывающимся голосом зовя мать и сестру.
Обе лежали на кровати. Их ссохшиеся тела не успели ещё разложиться, а опухшие лица осклабились в жутких гримасах. Иван взвыл, словно подбитый пес, и его крик пронесся по всей деревне, залетая в окна и двери осиротевших домов, в которых лежали застывшие, бесчувственные их обитатели.
Где-то вскрикнули вороны, визгливо и злобно. И вновь тишина…
Недобрый оттенок вишневого заката пятнами ложился на оцепеневшую деревню, на крыши вросших в землю избушек, на одежду, руки и лица обмякших тел, на могильные насыпи во дворах, на лужи грязной воды в канавах и неровностях дороги, по которой бежал куда-то Иван.
Тишина…Лишь редкие злобные выкрики ворон.
Дом Ульяны находился на окраине деревни, отделенный от других домов оградой тополей. Крепкий, приземистый, добротный, с причудливой росписью на оконных наличниках. Давно не смазываемая калитка жалобно заскрипела. Двери густо рассаженных вокруг дома разграбленных амбаров раскрыты настежь. Оконные стекла в доме выбиты, и ветер тонко посвистывал между рамами.
Иван кинулся вглубь двора, где на увитой растениями крытой веранде ждала его Ульяна. На столе перед ней лежала пачка отсыревших, но ещё не тронутых желтизной писем. Девушка сидела, откинувшись назад, устало прикрыв глаза.
- Дождалась,- прошептал Иван, припадая к нежной белой руке, держащей недочитанное письмо.- Дождалась!- он схватил её на руки и понес.
- До-жда-лась!- пронесся над притихшей деревней его громкий, надрывный крик. Визгливо и злобно откликнулись вороны.
Из леса со свистом и грохотом выехала запряженная двумя лошадьми телега, крытая брезентом. Она лихо неслась в сторону деревни.
Повозка остановилась у первого дома. Из нее выпрыгнул маленький мужичёк с карикатурно-злобным лицом. Он подошел к калитке и увидел сидящего во дворе деда.
Тита - рита - рита - бар,
Открывай-ка, дед, амбар.
Нам наваливай муки,
А себе вари портки! - Эй, родимый, открывай, свои!
Не дожидаясь приглашения, мужичёк нагло вошел во двор. Дед не отвечал. Изо рта его, заросшего серебряно-седой бородой, торчала потухшая самокрутка. Лицо, торчащее из под косматой гривы волос, было покрыто синими пятнами. На крыше сарая сидел пятилетний мальчишка, к руке которого была привязана рогатка. Из-за спины, под рубашкой торчала приколоченная к крыше доска, на которой он держался. Следы разложения на их сведенных лицах ещё не успели уничтожить мучительной судороги и болезненно-жалкой гримасы застывших побелевших губ.
Во двор вошел помощник, правивший лошадьми. Черты лица его были какими-то смазанными, и единственным ярким пятном на его лице были жидковатые усы, торчащие над верхней губой. Не замечая широко открытого, немигающего взгляда командира, так и застывшего с протянутой к дверной ручке рукой, он уселся на скамейку рядом с дедом и хамовато положил ему руку на плечо…
Мужичёк открыл дверь в избу, и навстречу ему поднялась женщина с привязанным к руке кувшином.
- Ой, б..!- он резко закрыл дверь.
…его помощник лежал на траве и стонал - его рвало.
Мужичёк снова открыл дверь - баба опять поднялась. Отшатнувшись от двери, он судорожно нащупал в кармане оружие и потянул тугой затвор, щелкнувший громко и отрывисто, словно предупреждая о готовности. Пнув по заду своего помощника: «Вставай, ехать отсюда нужно! Поднимайся, падла!» - держа наготове револьвер, он торопливо засеменил к телеге. У самой калитки он оглянулся назад: помощник, вытирая рот и заляпанную рубаху, шел, немного пошатываясь. Дверь в избу медленно закрывалась, и баба, подчиняясь какому-то невидимому глазу механизму, также медленно опускалась на стул.
Телега медленно ехала по деревенской дороге, провожаемая ожившими её обитателями. На скамейках сидели бабки, соседи молча переговаривались через забор, девки глазели в окна. У забора одного из домов маленькая девочка качалась на качели. Неудачливые «поборщики» ехали, прижавшись друг к другу спинами.
От резкого и сильного удара кнута лошади понеслись галопом. Мужичонка выстрелил в воздух и швырнул во двор одного из домов опустошенную бутылку.
- Это провокация против правительства рабочих и крестьян! Диверсия в едином военном лагере! Да здравствует диктатура пролетариата как высшая форма демократии! - кричал он заученные фразы.
Лошади неслись прочь из деревни.
Но вдруг помощник резко притянул лошадей, и они остановились.
- Э, на хрена?! Жить надоело? Гони, мать твою!
- Человек! Человек у реки!
- Не нагляделся ещё, б.., на человеков? Хочешь, вернемся!!!
- Живой, точно живой!
По берегу реки шел молодой парень. На нем были только закатанные до колен брюки, в руках - корыто.
- Дай-ка сюда свой револьвер, - положив один в карман и держа второй револьвер за спиной, мужичёк начал спускаться к реке.
Увидев незнакомца, Иван поставил корыто на землю и пошел навстречу.
- Здорово! - крикнул он, приветливо улыбаясь.
- Здорово, - мужичёк растерянно пятился назад, крепко сжимая мокрыми руками револьвер. По его нервно дергающемуся лицу ручьем катился пот.
- Наглые, как чекушки! Небось, за продуктами?
- Н-ну…
- Так и нету нечего. Сами забрали все. Уж ладно уж, - добавил Иван, - есть чем стол-то накрыть. Мы ж её из нечего гоним. Щас, за женой схожу.
- А где жена-то твоя?
- На реке, бельё полощет. Иван, - протянул он руку мужичку.
- Хе, так и я Иван, - сказал тот, неуверенно засунув револьвер в карман и осторожно отвечая на рукопожатие.
- Так что, иду за Ульяной и в хату к нам, Ваня?
- Добро! - согласился уже изрядно захмелевший мужичёк.
Иван побежал по берегу, весело крича:
- Самогон только у нас не для слабых, учти! Не таких под стол валил!
- Самогон не молоко,
Выпью много и легко! Ещё хозяина из под стола придется выуживать!
От уже выпитого он вроде бы успокоился, и оглянувшись к помощнику, сделал знак рукой, что все, мол, в порядке. Сняв промокшую куртку, заменяющую ему рубаху, он обтер ею спину и швырнул куртку на землю, развалившись рядом с цигаркой в зубах, пуская в небо колечки дыма.
- Глюцинация. Массовая, - уверенно сказал он самому себе. А позади него, во дворе стоящего у реки дома, прислонилась к забору женщина, задумчиво глядя закрытыми глазами на мерный бег речной воды.
- Эй, Ванюха, как же ты собрался под стол не свалиться, когда уже полумертвый? - крикнул воротившийся Иван.
Мужичёк, разморенный полуденным солнцем, лениво приподнялся на локтях.
- Эй!..Эй…Стой! Стой! Не подходи!
Иван недоуменно смотрел на него.
- Ульянка, чтой-то с нашим гостем? - спросил он у мертвой девушки, которую держал на руках.
- Стой! Стой! Стрелять буду! Стой!
Иван шел к пятившемуся от него мужичку.
- Иван, ты чего? Тронулся, что ль? Неужто на солнце перегрелся?
- Не подходи! Не подходи! Стой! - он грохнулся на колени, - Парень, у меня жена дома, дети. Мать. Старая, беспомощная. Помрут ведь без меня. Все отдам, что в телеге! Все, понимаешь ты?! - Вопил мужичонка, нащупывая трясущимися руками лежащие в кармане револьверы.
- Ты чего, а? Ничего нам твого не надо.
- Стой! Стреляю! Стреляю, мать твою!
Грохнул выстрел. Камни у ног Ивана визгливо хрустнули.
- Эй, ты чего? Ты че делаешь-то? - кричал Иван, заслоняя Ульяну.
- А-а-а-а! Не подходи! Стреляю! - орал мужичёк, несясь к телеге.
Перепуганный помощник хлестнул плетью по спинам лошадей, и телега понеслась прочь.
- Стой! Куда! Куда, сука! Найду, убью! Подожди!
По дороге неслась, подскакивая на ухабах и проваливаясь в оврагах, телега, из которой прямо на дорогу сыпалось зерно, мука, картофель. А следом бежал обезумевший от ужаса и злобы мужичонка. Он, не переставая, палил из револьвера, никак не попадая по быстро удаляющейся повозке.
- Сто-о-ой!
Черная, бархатная южная ночь. Безлунная. Тихая. Только ветер уныло шелестит травами.
Из непроглядной темноты леса послышался нарастающий стук копыт. Появились конные. В полном молчании неслись они к темной, без единого огонька деревушке.
Несколько человек, тихо переговариваясь, слезли с коней и воровато подкрадывались к домам. Оставшиеся на конях, держали наготове оружие.
Почти одновременно вспыхнули огни. Поджигались крыши сараев и домов, стога сена. Ветер услужливо разносил огонь, и пламя жадно пожирало деревянные постройки и высушенную солнцем траву.
Всадники двигались дальше и дальше между домов. Пламя мгновенно охватившего деревушку пожара осветило полускрытые темными накидками белогвардейские френчи.
Иван лежал, закинув руку за голову, другой рукой нежно гладя по волосам спящую Ульяну. Лицо девушки ещё было красиво, но мертвая красота его вот-вот должна была необратимо исчезнуть, расплыться.
Он говорил по-детски торопливо, захлебываясь.
- …когда его ранили, я понял - все…А баба Настя все ждет его…Может, я, Ульянка, и трус, но не хватило мне вот смелости все ей рассказать…Ну ничего, ничего…Заживем, Ульянка, заживем! Я ведь только о тебе задумывался. Ни живых, ни мертвых не видал. Ни кровушки, ни смерти… А как её много, родная, как много… Вот, домой пришел, и здесь. Русские с русскими. Это ведь как мы б с тобой друг дружку убивать бы начали…Да что там, сам ведь под Заболотьем…Но все о тебе, о тебе…А ты дождалась! Дождалась!
Клок белых, как солома, волос остался у него в руке.
- Ничего, ничего, Ульянка, - поцеловал он жену, - ты у меня самая красивая. Вот дети у нас пойдут…
Послышался звон разбитого стекла. Вместе с осколками на пол упала горящая палка. Вспыхнула скатерть, затем занавески. Иван вскочил с постели.
- Господи, чего это? Горим! Ульяна, горим!
Небо было покрыто свинцовой пеленой дыма. Горели дома. Рушились, не выдерживая, деревянные постройки. Горела качель и забытая Иваном маленькая девочка. Одним единым огнем пылала деревушка. Стонала, корчилась в огненной агонии.
Далеко уже, за последними домами неслись всадники. В лес, и дальше.
И только где-то за рекой кричали вороны, визгливо и злобно…
Перед домом на скамейке дремала старушка, устало опустив красные, ссохшиеся, мозолистые руки на колени. Смазанная калитка бесшумно открылась. Из будки выскочил лохматый тощий пес, громко залаявший на незваного гостя. Старуха проснулась и испуганно всплеснула руками. Пес рвался с цепи, захлебываясь лаем.
В доме послышалась суета, топот босых ног, плач детей. Дверь открылась, и вышел хозяин дома, держащий в руке охотничье ружье.
- Цыц! - прикрикнул мужик на пса. - Ну? - зло, но настороженно посмотрел он на Ивана.
- Иван. Из Михайловых. Из Липино мы. Давеча пожар у нас был. Все сгорели, одни мы …
- Еды нету! - немного успокоившись, ответил хозяин, опуская ружье. - Только сырая вода.
Из-за его спины испуганно выглядывала женщина, прижимающая к себе ребенка.
- Да совсем мы не прихотливы, а работники хорошие. - Иван показал свои руки. - Все могу.
Хозяин криво усмехнулся.
- Ну уж если работник шибко хороший…Пожар тако дело, не понимаем, что ль? Заходи. - Он широко распахнул дверь, приглашая Ивана в дом.
- Сейчас, - счастливо закричал Иван . - За женой только схожу! - И выбежал со двора.
Солнце залило белым светом эту грубо обтёсанную, покосившуюся на один бок деревушку. Зеленеют огороды. Сидят на лавках старухи. Идут в поле мужики и бабы. И разлетаются над ними злобные перекрики воронья.
На войну, мои ребятушки,
Дорога широка,
Вы гуляйте, девки-матушки,
Годов до сорока.
Захмелевшие гармонисты. Яркие, пылающие лица, мутные от самогона глаза, красные мозолистые руки, толстые девичьи косы.
- Ну, ребятки, повоюйте, и все домой - бабам без вас не сдюжить!
За занавесками слезы, поцелуи, обещания дождаться.
- Будешь ждать, Ульянка?
- Ну что ты задумываешься, Ванюша, рази ж не дождусь…Ой, что ты!
Уже остриженные ребята, стыдясь своих лысых голов, жмутся у стены. Ещё громче играют баяны, ещё чаще наполняются стаканы, ещё смелеё пляшут крепдешиновые кофты…
- Куда тянесся!?
- Рот закрой! Сказал же - напьюсь.
- Я говорю, за что воюем?! За что, говорю…
- Разошелся!
- Намну дуру!
- Эй, Андрюха, царя увидишь…
- Плюнь ему в морду!
- Тихо ты…
- Эх, ещё по одной!
Уже разгулявшаяся молодежь выталкивает в центр избы столетнего деда Матвея. И вот уже его беззубый рот задиристо шамкает:
А-ту-ту-ту-ту-ту-ту
Я на елочке расту.
Ветер елку укачал,
Я с елочки упал.
Я упал на пенек,
Стал пригожий паренек!
Медленно рассеивался ночной мрак, за лесом поднималась заря, чей тусклый свет прорывался сквозь неровную пелену туч. По размытой дождем дороге, изрезанной колесами телег, ступая по-солдатски, на всю ногу, шел Иван. Бледный, худой, словно не совсем ещё оправившийся от сильной болезни. Рваные, запыленные лохмотья, словно на палке, болтались на нем.
Вдруг над мокрым, свежевымытым дождем полем, разнеслось хриплое, пьяное, неблагозвучное эхо:
Мрет в наши дни с голодухи рабочий,
Сможем ли, братья, мы дальше молчать?
Наших сподвижников юные очи
Может ли вид эшафота пугать?
Эх, мать твою!!!
Из леса с треском и грохотом вынеслась запряженная двумя лошадьми телега, накрытая сверху мокрым от дождя брезентом. Телега лихо пронеслась мимо отскочившего в траву Ивана. Повозка подпрыгнула на ухабе, из под брезента вывалился мешок, и на дорогу посыпалась мелкая, похожая на камни, картошка.
- Стой, стой, сука! Потеряли, стой!
Лошади остановились, из телеги вывалился мужичёк с карикатурно-злобным лицом. Скользя по грязи и проваливаясь в лужах, он добежал до мешка.
- Эй, ты! - крикнул он Ивану. - Парень! Помоги донести, а? Подбросим, куда надо! - вопил он, сгребая картофель, весь облепленный рыжей грязью.
Иван подошел и молча начал помогать.
- Партизанишь, или так? - как можно равнодушнее спросил мужичёк.
- Да я домой, к матери, к невесте, - простодушно ответил Иван.
-Тьфу ты! - облегченно сплюнул мужичёк.
Они взяли мешок и донесли его до телеги. Иван помог пьяному забраться наверх.
- Поехали!
Телега рванула с места.
- Эй! Стой! - закричал Иван и побежал следом, - Я-то как?
- Пешком! Подождет тебя твоя зазноба,- захохотал мужичёк.
Тита-рита-рита-чи
Отдавай мужик харчи.
Баба стол мне накрывай,
Либо юбку задирай! - донеслось из удаляющейся повозки.
Дорога сузилась в тропинку. Иван шел по лесу, размытому прозрачными, как газовая ткань, летними сумерками. Свернув с тропинки, Иван лег на траву, подложив под голову тощий рюкзак. На Ивана накатило нежное, баюкающее, мечтательное опьянение, и он уснул глубоким сном, полным причудливых видений. Тишина… И нежный девичий голосок:
- Дождусь…
Иван стоял на берегу причудливо извилистой реки и всматривался вдаль, где за стройными, как свечи, деревьями того берега ждали его мать и Ульяна. Речка была неглубокая и почти стоячая. Солнце лениво лежало на зеркале неподвижной воды. Иван, не раздеваясь, вошел в воду. Перейдя реку, он скинул с себя мокрую гимнастерку и побежал через лесок, в просветах зелени которого уже темнели избы родной деревни.
Чистое и глубокое небо раскинуло свою даль над залитыми солнцем маленькими, грубо обтесанными домишками. Родные дома. Родная деревня. Все было тихо и безлюдно. Не работали в огородах женщины, не бегали по грязным дорожным лужам дети, не сидели на скамейках старухи. Оглушающая тишина…Покосившийся забор, треснувшее колесо телеги, увитое настырным вьюнком, темные пыльные окна кривых домов, вытоптанные огороды, поросшие бурьяном. Во дворе дряхлой, клюнувшей носом избушки на огородном пугале, с видом завсегдатаев, сидели вороны. Иван швырнул в них камнем. Птицы взмыли вверх, крича визгливо и злобно. Тишина…И только их злобное птичье эхо разнеслось по деревушке.
Иван шел по деревне, растерянно озираясь на следы запустения и заброшенности. На заборах сушились сапоги, к сараям прислонены забытые косы, многие калитки распахнуты настежь. Вдруг в темном окне одного из домов Иван увидел женщину, корчившую непонятные гримасы.
-Баба Настя!- радостно и облегченно выдохнул Иван и бросился к дому. Прежде чем открыть калитку, он осторожно заглянул через забор: привязана ли собака, затем опасливо зашел во двор, держа наготове кусок зачерствевшего хлеба. Собаки не было. Иван тихонечко посвистел - черная дыра будки осталась неподвижна. Он поцокал языком, громко мяукнул и, совсем осмелев, пнул будку ногой, тут же от нее отскочив. Но вместо пса из будки вылетел рой потревоженных мух; гулко жужжа, они повисли в воздухе.
Иван постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.
Баба Настя будто бы дремала, положив голову на руки.
- Чтой-то у вас, баба Настя, вместо пса теперича мухи шибко учёные, а? - громко хохотнул Иван. - Ну, встречайте солдата, Иван Михайлов с войны дошел!
Иван крепко обнял бабу Настю за плечи, но в ужасе отшатнулся от нее. Побелевшее лицо его застыло в гримасе страха и отвращения. Потревоженная баба Настя, лишенная опоры, откинулась на спину и так и осталась висеть вниз головой, облепленной и уже чуть объеденной мухами. Пошатываясь, словно пьяный,
Иван вышел из избы и кинулся прочь со двора.
Он бежал без остановок до самого своего дома. Обезумев от ужаса, он вбежал в избу, срывающимся голосом зовя мать и сестру.
Обе лежали на кровати. Их ссохшиеся тела не успели ещё разложиться, а опухшие лица осклабились в жутких гримасах. Иван взвыл, словно подбитый пес, и его крик пронесся по всей деревне, залетая в окна и двери осиротевших домов, в которых лежали застывшие, бесчувственные их обитатели.
Где-то вскрикнули вороны, визгливо и злобно. И вновь тишина…
Недобрый оттенок вишневого заката пятнами ложился на оцепеневшую деревню, на крыши вросших в землю избушек, на одежду, руки и лица обмякших тел, на могильные насыпи во дворах, на лужи грязной воды в канавах и неровностях дороги, по которой бежал куда-то Иван.
Тишина…Лишь редкие злобные выкрики ворон.
Дом Ульяны находился на окраине деревни, отделенный от других домов оградой тополей. Крепкий, приземистый, добротный, с причудливой росписью на оконных наличниках. Давно не смазываемая калитка жалобно заскрипела. Двери густо рассаженных вокруг дома разграбленных амбаров раскрыты настежь. Оконные стекла в доме выбиты, и ветер тонко посвистывал между рамами.
Иван кинулся вглубь двора, где на увитой растениями крытой веранде ждала его Ульяна. На столе перед ней лежала пачка отсыревших, но ещё не тронутых желтизной писем. Девушка сидела, откинувшись назад, устало прикрыв глаза.
- Дождалась,- прошептал Иван, припадая к нежной белой руке, держащей недочитанное письмо.- Дождалась!- он схватил её на руки и понес.
- До-жда-лась!- пронесся над притихшей деревней его громкий, надрывный крик. Визгливо и злобно откликнулись вороны.
Из леса со свистом и грохотом выехала запряженная двумя лошадьми телега, крытая брезентом. Она лихо неслась в сторону деревни.
Повозка остановилась у первого дома. Из нее выпрыгнул маленький мужичёк с карикатурно-злобным лицом. Он подошел к калитке и увидел сидящего во дворе деда.
Тита - рита - рита - бар,
Открывай-ка, дед, амбар.
Нам наваливай муки,
А себе вари портки! - Эй, родимый, открывай, свои!
Не дожидаясь приглашения, мужичёк нагло вошел во двор. Дед не отвечал. Изо рта его, заросшего серебряно-седой бородой, торчала потухшая самокрутка. Лицо, торчащее из под косматой гривы волос, было покрыто синими пятнами. На крыше сарая сидел пятилетний мальчишка, к руке которого была привязана рогатка. Из-за спины, под рубашкой торчала приколоченная к крыше доска, на которой он держался. Следы разложения на их сведенных лицах ещё не успели уничтожить мучительной судороги и болезненно-жалкой гримасы застывших побелевших губ.
Во двор вошел помощник, правивший лошадьми. Черты лица его были какими-то смазанными, и единственным ярким пятном на его лице были жидковатые усы, торчащие над верхней губой. Не замечая широко открытого, немигающего взгляда командира, так и застывшего с протянутой к дверной ручке рукой, он уселся на скамейку рядом с дедом и хамовато положил ему руку на плечо…
Мужичёк открыл дверь в избу, и навстречу ему поднялась женщина с привязанным к руке кувшином.
- Ой, б..!- он резко закрыл дверь.
…его помощник лежал на траве и стонал - его рвало.
Мужичёк снова открыл дверь - баба опять поднялась. Отшатнувшись от двери, он судорожно нащупал в кармане оружие и потянул тугой затвор, щелкнувший громко и отрывисто, словно предупреждая о готовности. Пнув по заду своего помощника: «Вставай, ехать отсюда нужно! Поднимайся, падла!» - держа наготове револьвер, он торопливо засеменил к телеге. У самой калитки он оглянулся назад: помощник, вытирая рот и заляпанную рубаху, шел, немного пошатываясь. Дверь в избу медленно закрывалась, и баба, подчиняясь какому-то невидимому глазу механизму, также медленно опускалась на стул.
Телега медленно ехала по деревенской дороге, провожаемая ожившими её обитателями. На скамейках сидели бабки, соседи молча переговаривались через забор, девки глазели в окна. У забора одного из домов маленькая девочка качалась на качели. Неудачливые «поборщики» ехали, прижавшись друг к другу спинами.
От резкого и сильного удара кнута лошади понеслись галопом. Мужичонка выстрелил в воздух и швырнул во двор одного из домов опустошенную бутылку.
- Это провокация против правительства рабочих и крестьян! Диверсия в едином военном лагере! Да здравствует диктатура пролетариата как высшая форма демократии! - кричал он заученные фразы.
Лошади неслись прочь из деревни.
Но вдруг помощник резко притянул лошадей, и они остановились.
- Э, на хрена?! Жить надоело? Гони, мать твою!
- Человек! Человек у реки!
- Не нагляделся ещё, б.., на человеков? Хочешь, вернемся!!!
- Живой, точно живой!
По берегу реки шел молодой парень. На нем были только закатанные до колен брюки, в руках - корыто.
- Дай-ка сюда свой револьвер, - положив один в карман и держа второй револьвер за спиной, мужичёк начал спускаться к реке.
Увидев незнакомца, Иван поставил корыто на землю и пошел навстречу.
- Здорово! - крикнул он, приветливо улыбаясь.
- Здорово, - мужичёк растерянно пятился назад, крепко сжимая мокрыми руками револьвер. По его нервно дергающемуся лицу ручьем катился пот.
- Наглые, как чекушки! Небось, за продуктами?
- Н-ну…
- Так и нету нечего. Сами забрали все. Уж ладно уж, - добавил Иван, - есть чем стол-то накрыть. Мы ж её из нечего гоним. Щас, за женой схожу.
- А где жена-то твоя?
- На реке, бельё полощет. Иван, - протянул он руку мужичку.
- Хе, так и я Иван, - сказал тот, неуверенно засунув револьвер в карман и осторожно отвечая на рукопожатие.
- Так что, иду за Ульяной и в хату к нам, Ваня?
- Добро! - согласился уже изрядно захмелевший мужичёк.
Иван побежал по берегу, весело крича:
- Самогон только у нас не для слабых, учти! Не таких под стол валил!
- Самогон не молоко,
Выпью много и легко! Ещё хозяина из под стола придется выуживать!
От уже выпитого он вроде бы успокоился, и оглянувшись к помощнику, сделал знак рукой, что все, мол, в порядке. Сняв промокшую куртку, заменяющую ему рубаху, он обтер ею спину и швырнул куртку на землю, развалившись рядом с цигаркой в зубах, пуская в небо колечки дыма.
- Глюцинация. Массовая, - уверенно сказал он самому себе. А позади него, во дворе стоящего у реки дома, прислонилась к забору женщина, задумчиво глядя закрытыми глазами на мерный бег речной воды.
- Эй, Ванюха, как же ты собрался под стол не свалиться, когда уже полумертвый? - крикнул воротившийся Иван.
Мужичёк, разморенный полуденным солнцем, лениво приподнялся на локтях.
- Эй!..Эй…Стой! Стой! Не подходи!
Иван недоуменно смотрел на него.
- Ульянка, чтой-то с нашим гостем? - спросил он у мертвой девушки, которую держал на руках.
- Стой! Стой! Стрелять буду! Стой!
Иван шел к пятившемуся от него мужичку.
- Иван, ты чего? Тронулся, что ль? Неужто на солнце перегрелся?
- Не подходи! Не подходи! Стой! - он грохнулся на колени, - Парень, у меня жена дома, дети. Мать. Старая, беспомощная. Помрут ведь без меня. Все отдам, что в телеге! Все, понимаешь ты?! - Вопил мужичонка, нащупывая трясущимися руками лежащие в кармане револьверы.
- Ты чего, а? Ничего нам твого не надо.
- Стой! Стреляю! Стреляю, мать твою!
Грохнул выстрел. Камни у ног Ивана визгливо хрустнули.
- Эй, ты чего? Ты че делаешь-то? - кричал Иван, заслоняя Ульяну.
- А-а-а-а! Не подходи! Стреляю! - орал мужичёк, несясь к телеге.
Перепуганный помощник хлестнул плетью по спинам лошадей, и телега понеслась прочь.
- Стой! Куда! Куда, сука! Найду, убью! Подожди!
По дороге неслась, подскакивая на ухабах и проваливаясь в оврагах, телега, из которой прямо на дорогу сыпалось зерно, мука, картофель. А следом бежал обезумевший от ужаса и злобы мужичонка. Он, не переставая, палил из револьвера, никак не попадая по быстро удаляющейся повозке.
- Сто-о-ой!
Черная, бархатная южная ночь. Безлунная. Тихая. Только ветер уныло шелестит травами.
Из непроглядной темноты леса послышался нарастающий стук копыт. Появились конные. В полном молчании неслись они к темной, без единого огонька деревушке.
Несколько человек, тихо переговариваясь, слезли с коней и воровато подкрадывались к домам. Оставшиеся на конях, держали наготове оружие.
Почти одновременно вспыхнули огни. Поджигались крыши сараев и домов, стога сена. Ветер услужливо разносил огонь, и пламя жадно пожирало деревянные постройки и высушенную солнцем траву.
Всадники двигались дальше и дальше между домов. Пламя мгновенно охватившего деревушку пожара осветило полускрытые темными накидками белогвардейские френчи.
Иван лежал, закинув руку за голову, другой рукой нежно гладя по волосам спящую Ульяну. Лицо девушки ещё было красиво, но мертвая красота его вот-вот должна была необратимо исчезнуть, расплыться.
Он говорил по-детски торопливо, захлебываясь.
- …когда его ранили, я понял - все…А баба Настя все ждет его…Может, я, Ульянка, и трус, но не хватило мне вот смелости все ей рассказать…Ну ничего, ничего…Заживем, Ульянка, заживем! Я ведь только о тебе задумывался. Ни живых, ни мертвых не видал. Ни кровушки, ни смерти… А как её много, родная, как много… Вот, домой пришел, и здесь. Русские с русскими. Это ведь как мы б с тобой друг дружку убивать бы начали…Да что там, сам ведь под Заболотьем…Но все о тебе, о тебе…А ты дождалась! Дождалась!
Клок белых, как солома, волос остался у него в руке.
- Ничего, ничего, Ульянка, - поцеловал он жену, - ты у меня самая красивая. Вот дети у нас пойдут…
Послышался звон разбитого стекла. Вместе с осколками на пол упала горящая палка. Вспыхнула скатерть, затем занавески. Иван вскочил с постели.
- Господи, чего это? Горим! Ульяна, горим!
Небо было покрыто свинцовой пеленой дыма. Горели дома. Рушились, не выдерживая, деревянные постройки. Горела качель и забытая Иваном маленькая девочка. Одним единым огнем пылала деревушка. Стонала, корчилась в огненной агонии.
Далеко уже, за последними домами неслись всадники. В лес, и дальше.
И только где-то за рекой кричали вороны, визгливо и злобно…
Перед домом на скамейке дремала старушка, устало опустив красные, ссохшиеся, мозолистые руки на колени. Смазанная калитка бесшумно открылась. Из будки выскочил лохматый тощий пес, громко залаявший на незваного гостя. Старуха проснулась и испуганно всплеснула руками. Пес рвался с цепи, захлебываясь лаем.
В доме послышалась суета, топот босых ног, плач детей. Дверь открылась, и вышел хозяин дома, держащий в руке охотничье ружье.
- Цыц! - прикрикнул мужик на пса. - Ну? - зло, но настороженно посмотрел он на Ивана.
- Иван. Из Михайловых. Из Липино мы. Давеча пожар у нас был. Все сгорели, одни мы …
- Еды нету! - немного успокоившись, ответил хозяин, опуская ружье. - Только сырая вода.
Из-за его спины испуганно выглядывала женщина, прижимающая к себе ребенка.
- Да совсем мы не прихотливы, а работники хорошие. - Иван показал свои руки. - Все могу.
Хозяин криво усмехнулся.
- Ну уж если работник шибко хороший…Пожар тако дело, не понимаем, что ль? Заходи. - Он широко распахнул дверь, приглашая Ивана в дом.
- Сейчас, - счастливо закричал Иван . - За женой только схожу! - И выбежал со двора.
Солнце залило белым светом эту грубо обтёсанную, покосившуюся на один бок деревушку. Зеленеют огороды. Сидят на лавках старухи. Идут в поле мужики и бабы. И разлетаются над ними злобные перекрики воронья.