Когда жара станет невыносимой Проза: Повести: Философские, религиозные

Он сидел на крыльце своего дома, покрытый потом от 50-градусной жары, стоящей последние три недели. Мысли его почти не двигались, и он просто смотрел слезящимися глазами на соседние коттеджи. Два из них уже стояли с заколоченными ставнями, а во дворе третьего хозяева укладывали вещи в автомобильный прицеп.
"Крысы, крысы, покидающие тонущий корабль",- он устало улыбнулся, оценив точность сравнения. Выцветшее, нереально белесое небо безразлично взирало на растрескавшуюся землю и дымящийся асфальт, словно такое оно уже видело много раз, словно так и было надо. Он долго и мучительно пытался найти на нем хоть одно облачко, но, опалив лицо, казалось, вполне осязаемой волной жара, он оставил это бесполезное занятие.
"Совсем как крематорий,- несвязанно подумал он. - Обычный крематорий глобального масштаба".
На дороге, задрав голову в безысходном предчувствии, выла собака. Он ласково посвистел ей и похлопал по своему обтянутому вылинявшими джинсами колену. Она посмотрела на него удивленным взглядом и, боязливо поджав хвост, подошла. Он погладил ее по слипшейся от жары шерсти. Собака заскулила и улеглась рядом.
Соседи завели машину и с шумом тронули ее навстречу пыльному горизонту. Жалобно скрипнула незакрытая хозяевами дверь.
"Яблонька, моя яблонька засохла…", - у него защемило в душе. Он, подавив головокружение, поднялся и, покачиваясь, побрел к колодцу. Воду, которая когда-то была совсем близко, теперь было едва видно. Он опустил ведро и, вытащив немного теплой и мутной воды, подошел к яблоньке.
"Нет, ей уже не помочь, - подумал он, увидев осыпавшиеся пожелтевшие листочки, но все равно вылил воду к ее корням. - Ей уже никогда не стать большим деревом, и никогда уже на ней не вырастут полосатые наливные яблоки…". Он вспомнил, как сажал, ее и ему стало горько от сознания того, что те счастливые времена, когда все было правильно, когда все было как нужно, остались в далеком прошлом. Дрогнувшей рукой он поднял сухой земляной камешек и долго смотрел, как он рассыпается у него в ладонях, пытаясь понять, куда все так быстро ушло: жена, которая, оставив его тревожно спящим, уехала прошлой ночью, забрав с собой маленького сынишку, старые приятели, о которых остались напоминать лишь дома с заколоченными ставнями… И яблонька, и яблонька… Яблонька, которой он так радовался весной, у которой он так бережно ощупывал молодые листочки, яблонька, которую так любил его сынишка… Яблонька… Облезлый высохший ствол и опавшие хрустящие листочки…
Он глубоко вздохнул и пошел к дому, который теперь казался миражом через плывущий горячий воздух. Даже в его тени он не чувствовал прохлады, по которой так соскучилось его тело. Он прошел на кухню и вытащил из холодильника бутылку теплого пива. Электричество отключили уже давно, но он все никак не мог привыкнуть к этому холодильнику, ставшему теплым железным ящиком.
"Ничего, ведь пока еще есть мутная колодезная вода", - устало подумал он, но эта мысль ему успокоения не принесла. Он открыл бутылку о дверную ручку и снова вышел на крыльцо. Улица сразу пахнула на него запахом перегретого асфальта и еще чем-то синтетическим, плавящимся. Он поморщился и посмотрел на опустевшие дворы. Было до остервенения тихо, но вовсе не так, как бывает в наглухо закрытой комнате. Тишина была в отсутствии привычных звуков. Было слышно только сухой шорох ветра, да скрип покосившихся домов и забытых дверей и ставень. И это почему-то особенно раздражало, даже бесило его. Это, и палящее солнце. Палящее, неистощимое, жадное.
"Все, все уехали, - ему вдруг стало жалко себя, одиноко стоящего на крыльце с бутылкой теплого пива в руке. - Все, даже ласточки улетели. Остались только мы вдвоем с этой облезлой собакой, досматривать, чем все это закончится…".
Он глотнул пива, и оно волной прошло по его горлу. Теперь, казалось, и представить было уже невозможно, что всего лишь пару месяцев назад он так любил ощущать его горьковатый терпкий вкус, любуясь заходящим солнцем.
"Сразу глотать не нужно, - вдруг невзначай вспомнил он, - нужно распробовать… И пусть закатное солнце, переливаясь, отражается в бокале, - он с грустью опустил глаза. - Пусть отражается в бокале… Отражается в бокале… Да только вот солнце уже не то. И пиво не такое… Черт, да все уже совсем другое, новое, пугающее, палящее, жаркое…"
Собака лежала на спине с закрытыми глазами, и если бы не слышать ее жалобного поскуливания, то казалось бы, что она околела. Он плеснул в ладонь пива и протянул ей. Она жадно принялась лакать, обдав его руку жарким дыханием.
- Успокойся, все будет хорошо, - он погладил ее по загривку.
"Нет, хорошо уже, наверное, не будет, даже там, далеко, куда сбежали все, даже там…" - он горько усмехнулся. Порыв колючего ветра принес откуда-то сухой кленовый лист. Он долго наблюдал за его плавным парением, а когда отвел глаза, то почувствовал, что в них стоят слезы. Собака заскулила, и он бессознательно, словно во сне, опять налил в ладонь пива и почесал ее за ухом.
-Да, старушка, все кончается, - он, смакуя каждую каплю, допил пиво и выбросил опустевшую бутылку. - А теперь нам выпала редкая возможность наблюдать, как кончается жизнь.
Он поднял с пола приемник и покрутил ручку. Из динамика раздавалось лишь ровное шипение статических помех. Наконец он поймал чей-то испуганный голос, сообщающий масштабы бедствий.
- Сообщения от синоптиков мы сегодня не получили. Наверное, они эвакуировались.
Он с отвращением выключил радио.
"Трусы, жалкие трусы и глупцы, - подумал он, и кулаки его непроизвольно сжались, - они так и не поймут, что им не скрыться, не убежать. Они до сих пор верят, что ничего не случилось, что все еще может быть как раньше".
Он взял новую бутылку пива и долго, с ненавистью, пока не заболели глаза, смотрел на солнце.
- Разве я виноват, в этих трижды гребанных природных катаклизмах??? Разве виновата моя жена, маленький сынишка, разве виноваты эти испуганные торопливые соседи?!! - в порыве гнева он бросил бутылку об асфальт, и собака, стыдливо поджав хвост, начала жадно слизывать жидкость, оставляя кровавые полосы от разрезанного стеклами языка. Темно-бардовое солнце мрачно отражалось в ее больших виноватых глазах.
Он бессильно опустился на крыльцо и понял, что плачет горькими слезами безысходной ярости.
"Гадость, - он сквозь зубы плюнул в клубящуюся пыль. - Все, все здесь настоящая гадость".
Слова как будто повисли в воздухе.
- Черт! - Вдруг почти даже с радостью воскликнул он. - А ведь точно! Наша планета - это всего лишь паршивый отстойник, в которое накапливалось дерьмо глобальных идей, мировых революций, геноцида, войн, грязных денег, детского плача, засохших яблонек… Дерьмо начинает бродить! Слышите?!! ОНО НАЧИНАЕТ ВЫДЕЛЯТЬ СВОЕ ГРЕБАНОЕ ВОНЮЧЕЕ ТЕПЛО!!! Слышите? Слышите? СЛЫШИТЕ?!!
Он в исступлении окинул воспаленным взором покинутые дома, торчащие как сгнившие зубы. На мгновенье ему показалось, что они внимательно ловят его слова, засасывая их в свои пыльные стены, чтобы запомнить их, чтобы потом смеяться-скрипеть, смеяться-скрипеть, смеяться-скрипеть на ветру забытыми окнами и ставнями… От тряхнул головой, отбрасывая наваждение. Внезапно на него, как снежный ком навалилось сознание того, что он действительно остался один. Совсем один.
- Слышите? - Еще раз тихо повторил он. - Ах черт…Ах черт, никто не слышит. Ну и плевать. Даже к лучшему. Пусть они надеются. Пусть они пока надеются…
Собака, словно в подтверждение его словам вдруг снова завыла.
-Но ты не бойся, - внезапно проговорил он, обращаясь больше к себе, чем к собаке, - у меня есть в столе револьвер, и мы не будем мучиться, КОГДА ЖАРА СТАНЕТ НЕВЫНОСИМОЙ…

1998 (2001) г.

Ваш комментарий
	Отправить комментарий